Тим - Страница 23


К оглавлению

23

Но расставания, Тим! Они самые трудные, их горько принять, особенно, если мы любим. Разлука означает, что так, как было, уже не будет. Что-то уходит из нашей жизни, какую-то часть самих себя мы теряем и уже не найдем, не сможем вернуть. Но расставания бывают нередко, Тим. Они такая же часть нашей жизни, как встречи. Тебе надо помнить, что ты знал Дони, а не горевать потому, что тебе пришлось расстаться с ней. Этого нельзя избежать. Если ты сохранишь память о ней, а горевать о ней не будешь, то тебе не будет так больно. И все это так длинно и так сложно, что ты не понял ни слова. Правда, любимый?

— Я думаю, я понял немножко, Мэри, — ответил он серьезно.

Она засмеялась, чары рассеялись, и он немного отодвинулся. Встав, она протянула ему руки, и он поднялся на ноги.

— Мэри, то, что ты сказала, значит, что когда-нибудь и ты уйдешь от меня тоже?

— Нет, если ты сам этого не захочешь, или я не умру.

Костер погасили, и тонкие струйки дыма потянулись от песка вверх. На берегу стало очень холодно. Мэри задрожала, обхватив себя руками.

— Пойдем, пойдем в дом, Тим. Там тепло и светло.

Он удержал ее, пристально смотря ей в лицо со страстным нетерпением, обычно совершенно чуждым ему.

— Мэри, я всегда хотел знать, но никто мне не хотел сказать. Что такое смерть, что значит — умереть и быть мертвым? Это все одно и то же?

— Да, все это относится к одному и тому же, — она взяла его руку и прижала ладонь к своей груди, чуть выше левого соска. — Чувствуешь, как бьется сердце, Тим? Чувствуешь его стук? Оно бьется всегда, никогда не останавливается ни на минуту.

Он кивнул, зачарованный:

— Да, чувствую, чувствую!

— Ну вот, пока оно бьется, ты можешь видеть и слышать, ходить, смеяться и плакать, есть и пить, и вставать утром, чувствовать солнце и ветер. И когда я говорю «жить», я имею в виду — видеть, слышать, ходить, смеяться и плакать. Но ты видел, что все стареет, изнашивается, ломается? Тачка или бетономешалка, например? Ну, и мы все с нашим сердцем, которое бьется в нашей груди, — каждый из нас, Тим, каждый — мы стареем, и устаем, и изнашиваемся тоже. Со временем и мы начинаем ломаться, и то, что бьется у нас в груди, останавливается, как часы, которые не завели. Это случается со всеми, когда придет время. Некоторые из нас изнашиваются быстрее, чем другие, некоторых остановит несчастный случай, если мы попадем в катастрофу или что-нибудь такое. Никто не знает, когда ему придет конец. Это просто когда-то случится, когда мы совсем износимся и слишком устанем, чтобы продолжать жить.

Когда остановится наше сердце, Тим, и мы остановимся. Мы больше не будем ни видеть, ни слышать, ни ходить, ни есть. Мы не сможем смеяться или плакать. Мы будем мертвы, Тим. Нас больше не будет, и нас положат туда, где мы будем лежать и спать непотревоженные, нас положат навсегда под землю. Это происходит со всеми, и этого нечего бояться, больно не будет. Это как уснуть и никогда не проснуться. Нам ведь не больно, пока мы спим, правда? А пока мы живем, мы должны наслаждаться жизнью и не бояться умереть, когда придет наше время.

— Тогда я могу умереть так же, как ты, Мэри? — сказал он со страстью, приблизив к ней свое лицо.

— Да, можешь, но я старая, а ты молодой, и поэтому, если все будет идти нормально, я остановлюсь раньше, чем ты. Я более изношена, чем ты. Понимаешь?

Он опять был на пороге слез:

— Нет, нет, нет! Я не хочу, чтобы ты умерла раньше меня, я не хочу, не хочу!

Она взяла его холодные руки в свои и стала тереть их энергично.

— Ну, ну, Тим. Не расстраивайся! Что я тебе говорила только что? Надо наслаждаться каждым мгновением, пока мы живы! Смерть в будущем, о ней даже думать не надо!

Смерть — это окончательное расставание, Тим, и его труднее всего перенести потому, что это — навсегда. Но все мы придем к этому, и мы не можем закрывать на это глаза и притворяться, что этого не существует. Если мы будем вести себя, как взрослые и разумные люди, если будем сильные, мы будем понимать, что такое смерть, знать о ней, но мы не допустим, чтобы она беспокоила нас. Я теперь знаю, что ты взрослый, разумный человек, я знаю, что ты — хороший и сильный, и я хочу, чтобы ты обещал мне, что не будешь расстраиваться по поводу смерти, что ты не будешь бояться, что это случится со мной или с тобой. Я хочу, чтобы ты пообещал, что будешь вести себя, как мужчина, что не сделаешь бедную Дони несчастной из-за того, что ты сам несчастен. Дони имеет такое же право наслаждаться жизнью, как и ты. И ты не должен ей мешать, давая ей заметить, как ты расстроен.

Она взяла его за подбородок и посмотрела в затуманенные глаза.

— Я знаю, что ты хороший, сильный и добрый, Тим, и поэтому я хочу, чтобы ты вел себя по отношению к Дони, как я сказала. И это относится ко всему другому, что может тебя опечалить. Ты не должен предаваться грусти ни на минуту. Обещаешь? Он серьезно кивнул:

— Я обещаю тебе, Мэри.

— А теперь пойдем в дом. Я замерзла. Мэри включила большую электрическую печь в гостиной и поставила музыку, которая, как она знала, отвлечет его. И действительно, он вскоре начал смеяться и разговаривать, как-будто ничего не случилось. Он захотел читать и она с радостью занялась с ним, потом Тим свернулся на полу у ее ног, а голову положил на ручку кресла.

— Мэри, — позвал он ее после долгой паузы, когда она как раз собиралась открыть рот, чтобы отправить его спать.

— Да?

Он повернулся так, чтобы видеть ее лицо.

— Когда я плачу и ты обнимаешь меня, как это называется?

Она улыбнулась, похлопав его по плечу.

— Не знаю, наверное, утешать. Да это слово подойдет — «утешать». А что?

23